Мадлен Л`Энгл - Трещина во времени
– Как ты это сделал? – спросил Кельвин у Чарльза Уоллеса.
– Что сделал?
– Сделал стену прозрачной… и прошел внутрь?
– Я всего лишь перераспределил атомы в пространстве, – небрежно пояснил Чарльз Уоллес. – Ты ведь учил в школе, что такое атомы?
– Конечно, но…
– Тогда даже твоих знаний достаточно, чтобы понять, что материя – не что-то твердое и незыблемое. И человек, например, ты, Кельвин, почти полностью состоит из пустот между атомами. А если составляющие тебя атомы сложить вместе, то получится тело не больше булавки. И это считается так называемым доказанным научным фактом, не так ли?
– Да, но…
– Так вот, я просто отодвинул атомы с дороги, и мы прошли сквозь пустоту между ними.
По тому, как у нее свело все внутри, Мэг поняла, что камера, в которую их завел Чарльз Уоллес, является лифтом, и теперь они буквально летят куда-то вверх. Ей стало страшно. Свет в лифте принял желтоватый оттенок, и теперь голубые глаза Чарльза Уоллеса стали казаться зелеными.
– А куда мы двигаемся? – Кельвин облизал пересохшие от волнения губы.
– Вверх, – тем же менторским тоном просветил их Чарльз Уоллес. – Мы на Камазоце всем всегда довольны, потому что все одинаковые. Проблемы рождаются из-за различий между людьми. Ведь ты и сама это знаешь, дражайшая сестрица?
– Нет, – упрямо ответила Мэг.
– Еще как знаешь. Дома у тебя была отличная возможность проверить это на собственном опыте. И ты знаешь, почему тебе было так плохо в школе. Из-за того, что ты отличалась от других.
– Я отличаюсь от других, и я доволен! – вмешался Кельвин.
– Но ты же сам рассказывал, как притворяешься, будто не отличаешься от них!
– Но я отличаюсь, и мне нравится быть другим! – со странным упорством повторил Кельвин.
– А я, даже если и не очень радовалась своим отличиям, – сказала Мэг, – вовсе не желала быть такой же, как все!
И тут, повинуясь взмаху руки Чарльза Уоллеса, лифт замедлил ход, и одна из стен растворилась. Чарльз вышел из кабины, и Мэг с Кельвином шагнули за ним. Кельвин оказался последним, и едва он прошел сквозь стену, она восстановилась без малейших следов изменений.
– Ты что, хотел, чтобы Кельвин там застрял? – испугалась Мэг.
– Нет, я только хочу научить вас не хлопать ушами. И имейте в виду: любое неповиновение – и будете иметь дело с самим Предметом!
Мэг видела, как это слово соскользнуло с губ Чарльза Уоллеса: как будто он сплюнул что-то мерзкое и ядовитое.
– Так что же это за Предмет? – спросила она.
– Ну, тебе бы следовало называть Предмет Большим Боссом! – и тут Чарльз Уоллес хихикнул. Никогда в жизни Мэг не слышала такого зловещего хихиканья. – Иногда он сам называет себя Счастливым Мучителем.
– Не понимаю, что это значит, – Мэг безуспешно старалась скрыть свой ужас под напускной холодностью.
– Это значит Му-чи-тель, а не У-чи-тель! – процедил Чарльз Уоллес и снова захихикал. – Люди так часто путают слова!
– Ну и что, мне нет никакого дела до твоего Предмета, я вообще видеть его не желаю! – сердито заявила Мэг.
– Мэг! – непривычно монотонный голос Чарльза Уоллеса вдруг загремел прямо у нее в ушах. – Ты хоть когда-нибудь пытаешься думать? Как ты думаешь, почему у нас на Земле никогда не кончаются войны? Почему люди испуганы и недовольны? Все потому, что каждый живет своей, независимой отдельной жизнью! И я в самой простой и доступной для тебя форме пытаюсь объяснить, что было сделано с этими отдельными людьми на Камазоце! На Камазоце есть только ОДИН мозг. И этот мозг – Предмет! И благодаря этому все остальные могут жить спокойно и счастливо. А разные старые ведьмы вроде миссис Что-такое не хотят, чтобы мы тоже были счастливы на Земле.
– Она не ведьма! – взорвалась Мэг.
– Неужели?
– Вот именно, – пришел на помощь Кельвин. – И ты сам знаешь, что врешь! Это просто часть их попытки шутить. Чтобы не совсем унывать, когда кругом тьма.
– Точно. Когда кругом тьма! – подхватил Чарльз Уоллес. – Они стараются, чтобы мы по-прежнему страдали от неразберихи вместо того, чтобы подчиниться правильному порядку вещей!
– Нет! – выкрикнула Мэг, отчаянно тряся головой. – Да, Чарльз, пусть наш мир далек от совершенства, но он лучше, чем этот! Это не может быть выходом! Просто не может!
– Никто не страдает в этом мире, – монотонно бубнил Чарльз Уоллес. – Здесь все довольны жизнью.
– Но и никто не знает счастья, – решительно возразила Мэг. – Может быть, именно для этого и нужно испытать несчастье, чтобы понять, что значит быть счастливым. Кельвин, я хочу вернуться на Землю!
– Но мы же не можем бросить здесь Чарльза Уоллеса, – напомнил ей Кельвин, – и мы еще не нашли вашего папу! Ты сама это знаешь. Но ты права, Мэг, так же, как и миссис Что-такое. Это самое настоящее Зло.
Чарльз Уоллес качнул головой, и неодобрения и раздражения на его лице как ни бывало.
– Идем. Хватит терять время попусту, – он споро двинулся по очередному коридору, продолжая на ходу: – Что за горькая участь – вести существование низших, примитивных индивидуальных существ, – и выразительно зацыкал, его короткие ножки стали двигаться так быстро, что их уже невозможно было различить, и Мэг с Кельвином едва поспевали за ним бегом. – А ну-ка, взгляните, – Чарльз Уоллес взмахнул рукой, и вдруг они смогли заглянуть через ставшую прозрачной стену в новую камеру. Там был маленький мальчик, стучавший по мячу. Он делал это размеренно, в одном ритме, и казалось, будто стены его тесной камеры пульсируют, подчиняясь этому монотонному ритму. Но каждый раз, когда мяч ударялся об пол, у мальчика вырывался болезненный вскрик.
– Это же его мы встретили там, на улице, – испуганно воскликнул Кельвин. – Он еще не попадал в один ритм с соседями!
– Ага! – захихикал Чарльз Уоллес. – Иногда вдруг случаются такие вот небольшие отклонения, но их легко исправить. Сегодняшний урок напрочь отобьет у него охоту к отклонениям. А, вот мы и пришли.
Он отошел от камеры с мальчиком и снова взмахнул рукой, делая стену прозрачной. Перед ними открылась другая комната – или камера. В середине ее светилась большая прозрачная колонна, а в ней был заключен человек.
– ПАПА! – закричала Мэг что было сил.
Глава 9 Предмет
Мэг ринулась к человеку, заключенному в колонне, но то прозрачное окно, которое казалось входом, отбросило ее, словно пуленепробиваемое стекло.
Кельвин подхватил Мэг, не позволив ей упасть, и сказал:
– Теперь она только прозрачная, но непроницаемая.
Мэг было так плохо и тяжко, что она не в силах была отвечать. На миг ей даже стало страшно, что ее либо стошнит прямо здесь, либо она потеряет сознание. Чарльз Уоллес опять захихикал, и это был настолько не его смех, что Мэг стало легче: привычная вспышка ярости отогнала страх и горе. Потому что Чарльз Уоллес, ее собственный настоящий, любимый и дорогой Чарльз Уоллес, никогда не смеялся, если сестре было больно. Наоборот, он тут же старался крепко-крепко обнять ее за шею и прижаться мягкой щечкой к ее щеке, молчаливо утешая и поддерживая. Но смеяться над горем сестры – это было вполне в духе того демона, который поселился в облике Чарльза Уоллеса. Мэг отвернулась от него и снова посмотрела на человека в прозрачной колонне.
– Ох, папочка… – тоскливо вырвалось у нее, но пленник не обращал на нее внимания. Куда-то пропали очки в толстой роговой оправе, давно ставшие для девочки частью родного облика, а взгляд демонстрировал самую глубокую степень задумчивости. Он оброс неряшливой бородой, а в мягких каштановых волосах появились седые пряди. Волосы тоже отросли и давно нуждались в стрижке. Они нисколько не походили на просто длинную прическу, как у мужчины, сфотографировавшегося когда-то на мысе Канаверал. Они были просто откинуты назад с высокого лба и в беспорядке падали на плечи, как у человека из прошлых веков или моряка, потерпевшего кораблекрушение. Однако, несмотря на все эти мрачные перемены, Мэг ни на миг не усомнилась в том, что это ее папа, ее настоящий, любимый папочка.
– А видок-то у него неважный! – заметил Чарльз Уоллес, продолжая хихикать.
– Чарльз, это же папа! Наш папа! – Мэг ничего не могла поделать с новым приступом ярости.
– И что с того?
Мэг отвернулась от него и протянула руки к человеку в колонне.
– Мэг, ему нас не видно, – ласково напомнил Кельвин.
– Но почему? Почему?!
– Я думаю, мы смотрим на него через что-то вроде замочной скважины в двери, – пояснил Кельвин. – Или дверного глазка. Помнишь, ты смотришь в него и видишь все перед дверью. А снаружи ничего не видно. Вот и выходит, что мы можем его разглядеть, а он нас нет.
– Чарльз! – взмолилась Мэг. – Пусти меня внутрь, к папе!
– Зачем? – искренне удивился Чарльз.
Тут Мэг вспомнила, как в той комнате, где они встретили человека с красными глазами, ей удалось привести Чарльза Уоллеса в чувство: сбив его с ног так, что он рухнул и головой ударился об пол. И она снова ринулась в атаку. Но не успела сделать и шагу, как его кулак полетел вперед, прямо ей в живот. Она задохнулась от боли и неожиданности. Кое-как отвернулась от своего брата к человеку в колонне. Ничего не изменилось: за прозрачной стеной она увидела камеру, а в ней колонну и папу внутри. И хотя она отлично его видела и стояла так близко, что могла бы к нему прикоснуться, сейчас она была еще дальше от него, чем в те минуты, когда вдвоем с Кельвином рассматривала старую фотографию в гостиной. Он стоял, не шелохнувшись, как будто был вморожен в колонну из льда, а боль и отчаяние на его лице ранили девочку в самое сердце.
